Аспиранты-евреи в СССР

18   Антисемитам и филосемитам читать не рекомендуется!!!

Содержание
(выберите и нажмите пункт для быстрого перехода)
 

Про «маленькое еврейское счастье» при аспирантурах в СССР

Еврей поступает в аспирантуру на кафедру истории.
На экзамене по истории он отвечает на все вопросы,
но от него требуют все новых имен и дат.
— Историку нужна особенно хорошая память! — говорят ему.
— О, у меня прекрасная память.
Себя я помню с восьмидневного возраста:
надо мной склонился седобородый еврей и отрезал мне
путь к поступлению в аспирантуру!

Евреи в эпоху переменЕще с 1887 года в Российской империи существовала процентная норма для еврейских учащихся от 3 % в Москве и Петербурге и до 10 % в «черте оседлости». Некоторые учебные заведения были вообще закрыты для евреев, которые не приняли православия. К чтению лекций в университетах евреи допускались в виде редкого исключения, сделать научную карьеру в России еврею было почти невозможно. После февральской революции 1917 г. все эти ограничения были отменены и из из местечек в столицы и в крупные города хлынула Б-гоизбранная, талантливая, работящая еврейская молодежь. После октябрьской революции, если у них не было справки о пролетарском или крестьянском происхождении, то они все равно находили выход: два-три года набирали «рабочий стаж», то есть крутились при родственнике на заводе или в артели, а затем, как лица рабоче-крестьянского происхождения, поступали в вуз.

В последующем активность евреев на кафедрах и в институтах РАН строилась по следующему принципу: там где один еврей хорошо устроился — в скором времени образуется своя «малая синагога с миньяном». Аид-профессор или директор НИИ при первой возможности принимал в аспирантуру «своих», то есть не только родственников, а всех знакомых и незнакомых евреев, потому что евреи всегда помогали друг другу.

 

Отголосок этого принципа я [Hulio] застал уже в 1998 году, когда меня уговаривал поступить к нему в аспирантуру старенький профессор аид из отдела Древнего Востока Санкт-Петербургского Филиала Института Востоковедения Российской Академии Наук. Хотя я в этом деле не бельмеса не разбирался, на что справедливо указала шикса — ученый секретарь, но была тут же заткнута профессором. Именно евреи и, отчасти, кавказцы приучили в 20-е и 30-е коренное быдло, что если даже евреи в чем-то не компетентны, то быстро «покрутятся» и научатся как надо и не дело быдла это обсуждать.

В любом конфликте с представителями быдла в виде «коренного» и не очень народа, когда «задели» еврея — тут же подключались еврейские связи сверху, в том числе и в партконтроле. Так создавалось еврейское счастье в аспирантурах при отдельно взятом высшем учебном заведении.

Еврейская аспирантура при МГПИ

В 1926 году при Втором Московском государственном университете (2-й МГУ) для подготовки учителей средних школ, в которых обучение велось на языке идиш, организовали «Еврейское литературно-лингвистическое отделение» (ЕВЛИТЛО). Несколько лет, пока к середине 1930 годов в Московском пединституте, тогда ещё имени А.С. Бубнова, не была введена факультетская система, ЕВЛИТЛО был самостоятельным подразделением с двумя специализированными кафедрами: одна – еврейского языка под руководством зав. профессора А.И. Зарецкого и другая – еврейской литературы, под руководством зав. профессора И.М. Нусинова.

В 1926 году во 2-м МГУ для подготовки научных работников и вузовских преподавателей была открыта аспирантура. В 30-м году в аспирантуру начали принимать и выпускников ЕВЛИТЛО, а первый выпуск аспирантов состоялся в 1933 году. Среди аспирантов исследователь Леонид Флят указывает Милю Вортман и Шмуэля Клитеника, а также Иосифа Рабина и Бориса Олевского [«Заметки по еврейской истории», май 2011 года, №5(140)]. Все они работали лекторами высших учебных заведений Москвы, трудились в редакциях газет, участвовали в разработке методических и иных изданиях для школ, принимали участие в научных изданиях произведений классиков.

Обязательная защита диссертаций по завершении аспирантуры в СССР была введена в 1934 году. Кандидатом филологии аспирантка Миля Вортман стала, защитив исследование на тему «Жизнь и творчество П. Маркиша», увидевшее свет в виде монографии (1937 год). Не найдено прямых свидетельств об аспирантской учебе в МГПИ известного еврейского литературоведа Гирша Ременика, а вот ряд подробностей защиты им кандидатской диссертации в 1937 году сохранил для потомков историк идиш литературы Н. Майзель. Диссертация по теме «Шолом-Алейхем» была доложена в Московском пединституте. Аспиранту Ременику оппонировал профессор Н. Ойслендер. В дискуссии участвовали профессор М. Винер, А. Гурштейн, профессор Бархин, писатель И. Добрушин, М. Вортман.

Моисей Нотович был выпускником Еврейского сектора (литфак) Одесского института народного образования. Ещё в период учебы студент М. Нотович публиковал в еврейской прессе заметки и рецензии. В 1935 году по окончании института он поступает в аспирантуру МГПИ и работает над диссертацией «Творчество И.-Й. Линецкого». Диссертацию он успел защитить в 1938 году, незадолго до ликвидации в МГПИ Кафедры еврейского языка и литературы. Кандидат наук Моисей Нотович был принят на работу в Московское еврейское театральное училище при ГОСЕТЕ и 10 лет преподавал там литературу, пока училище, не постигла судьба всех еврейских учреждений культуры, остававшихся в СССР к 1949 году.

Борис Федорович Закс родился 02.04.1910 года в местечке Лельчицы Мозырского уезда Минской губернии. В 1927 году, окончив на родине среднюю школу, юноша отправился за знаниями и «рабочим стажем» в Москву. Работу на предприятиях столицы Борис Закс совмещал с учёбой на Курсах подготовки рабочих в аспирантуру при Академии искусствоведения. Это позволило ему в августе 1931 года успешно сдать испытания за курс литфака пединститута и быть принятым в аспирантуру при Кафедре еврейской литературы МГПИ им. А.С. Бубнова. Учась в аспирантуре, Борис Закс одновременно ассистировал доценту А.Ш. Гурштейну (курс «Теория литературы») и профессору И.М. Нусинову (курс «История западноевропейской литературы»). Помимо того, он ещё заведовал Кабинетом литературы ЕВЛИТЛО (1932-1934). По завершении аспирантского курса в 1934 году Борис Закс сдал испытания по кандидатскому минимуму и был оставлен ассистентом ЕВЛИТЛО, а также заведующим массовым сектором дирекции МГПИ. В еврейских довоенных изданиях Украины и Белоруссии ПРОЛИТ, РОЙТЭ ВЭЛТ, ШТЭРН статьи Б. Закса, посвященные творчеству Якова Ривеса, Эли Шехтмана, Липмана-Левина, публиковались почти 10 лет. Кроме того, в аспирантскую пору им было разработано Методическое пособие для заочников пединститутов: «История еврейской литературы XIX века». Борис Закс участвовал в подготовке комментариев к Собранию сочинений Шолом-Алейхема (1935); перевел на идиш Слово о полку Игореве (1938); издал (в соавторстве) книгу Революционная поэзия в США (1941).

Ещё в 1930 году Бориса Закса приняли в комсомол. Но в год окончания аспирантуры из рядов ВЛКСМ он был исключен за «сокрытие социального происхождения». По всей вероятности, его родители числились «лишенцами». Это закрывало сыну дорогу к высшему образованию дома и погнало юношу в дальние края. «Исход» Б. Закса из комсомола повлек и административные меры. Во-первых, ему не дали защитить подготовленную диссертацию «Й.-Л. Перец в 1890 годы». А во-вторых, Борис Закс был отчислен из института и, как тогда говорили, «брошен на низовку» в ЕАО. В Биробиджане Борис Закс около двух лет «отмаливал комсомольские грехи» в качестве преподавателя литературы педтехникума и переводчика облисполкома ЕА и Биробиджанского горсовета. По устному сообщению доктора Б. Котлермана он, к тому же был секретарём местной писательской группы. В 1936 году Борис Закс, вероятно, отбывший назначенный ему срок «перевоспитания», возвратился в Москву и начал работать в системе профобучения и школьного образования, где его знания еврейской литературы, естественно, востребованы не были. Как впрочем, и в дальнейшей жизни также.

В 1941 году при приближении германских войск к Москве Б.Ф. Закс был эвакуирован на Урал, где призывался в РККА на нестроевую службу, на «трудовой фронт», работал в школах. После окончания войны с 1945 по 1950 год он читал лекции по западноевропейской литературе в Уральском ГУ и готовил диссертацию о творчестве Л. Фейхтвангера. Но трудные времена войны с гитлеризмом сменились временами борьбы с «космополитами». Бориса Федоровича Закса под надуманным предлогом из университета уволили. Всю оставшуюся жизнь Борис Федорович связал с преподаванием литературы в школах Свердловска. Его педагогическая деятельность была отмечена присвоением звания «Заслуженный учитель РСФСР».

Летом 1938 года закрыли аспирантуру по языку идиш в Московском Пединституте и в Москве прекратили подготовку еврейских филологов высшей квалификации. Осенью всех аспирантов, преподавателей и профессоров перевели на другие кафедры. Ликвидация московской аспирантуры по времени совпала с основательным свертыванием образования на языке идиш.

Сталинский «русский национализм» и молодые еврейские ученые

В первые годы Советской власти антисемитизм однозначно расценивался партией как черносотенная буржуазная идеология, а антисемитские высказывания уголовно преследовались. 25 июля 1918 года по предложению Владимира Ленина Советом народных комиссаров был принят «Декрет о борьбе с антисемитизмом и еврейскими погромами», в том числе, с расстрельными приговорами Реввоенсуда. При выработке Уголовного Кодекса 1922 года, слово «антисемитизм» не фигурировало в соответствующих статьях, но он подразумевался в формулировке «агитация и пропаганда, заключающаяся в возбуждении национальной вражды и розни». В качестве кары Кодекс предусматривал «лишение свободы на срок не ниже одного года со строгой изоляцией»; за то же преступление при особо отягчающих обстоятельствах во время войны кара могла быть повышена вплоть до расстрела (ст. 83 УК от 1922 года).

Однако вскоре наступили суровые времена для ученых-евреев — после партийных чисток от представителей левой и правой оппозиции, многие из которых были евреями, в компартии стали преобладать малообразованные выходцы из низов, то есть ублюдочное быдло, которые разделяли «народный» антисемитизм, а также лютую хуторскую злобу и ненависть унтерменшей к более успешным и образованным представителям еврейского народа. В итоге, на институциональном уровне антисемитизм возник в СССР в конце 1930-х годов. Вытеснение евреев с руководящих постов (особенно в армии, органах НКВД и в партии) началось во второй половине 1930-х гг. В союзных республиках (в частности, на Украине) введение негласной процентной нормы при назначениях на руководящие должности шло под лозунгом борьбы за «национальные кадры», то есть за предоставление ответственных должностей представителям «коренных национальностей».

Бытовой ситуационный антисемитизм был присущ и самому И.В. Сталину. Так получились, что большинство его политических врагов и оппонентов — были евреями или женаты на еврейках, и это вызывало в нем жуткую злобу и ненависть. Что поделаешь — время было такое, тогда все умные и образованные люди были евреями или родственниками евреев. Так, 3 декабря 1941 года во время беседы с главой польского правительства в изгнании В. Сикорским в присутствии генерала В. Андерса, польского посла С. Кута и В. Молотова, Сталин заявил: «Евреи — неполноценные солдаты», а затем добавил: «Да, евреи — плохие солдаты». Есть три зарубежных варианта протокола беседы Сикорского со Сталиным – Stanisław Kot, Listy z Rosji do Gen. Sikorskiego (London: Jutro Polski, 1955, pp. 191-208; Władysław Anders, Bez ostatniego rozdziału; wspomnienia z lat 1939–1946, 2nd edition (Newtown, Wales: Montgomeryshire Printing Co., 1950 pp. 105–123; Documents on Polish-Soviet Relations, 1939–1945, vol. 1, London: Heinemann, 1961, рр. 231-243. В отечественном варианте протокола беседы указывается следующая фраза «вождя русского народа»: «Тов. Сталин говорит, что так рассуждать могут и не только евреи. Что же касается евреев, то они плохие вояки» [№176, 1941 г. декабря 3 в 18 час. 00 мин., Москва. — Запись беседы И.В. Сталина и В.М. Молотова с председателем Совета Министров Польши В. Сикорским и командующим польской армией на территории СССР генералом В. Андерсом. Тов. Сталин принимает Сикорского в присутствии тов. В.М. Молотова. / Катынь. Март 1940 г. – сентябрь 2000 г.: Расстрел. Судьбы живых. Эхо Катыни. Документы. М.: Издательство «Весь Мир», 2001].

Отметило ли еврейское сообщество эти новые веяния? Эти и другие антисемитские высказывания Сталина не остались без внимания среди партийный работников. «Закрытые» инструкции по введению кадровых ограничений для евреев появились в Советском Союзе, согласно некоторым сообщениям, в 1943–44 гг. В 1944 году были введены ограничения на приём евреев в вузы. Вслед за Г.С. Батыгиным и И.Ф. Девятко [статья «Еврейский вопрос: хроника сороковых годов» (часть первая), опубликовано в «Вестнике Российской Академии Наук». 1993. Т. 63. № 1] обратимся к свидетельству Бернарда Тернера (английский перевод документа опубликован Б. Пинкусом), который в марте 1949 г. в Братских лагерях встретился с Ициком Фефером – известным советским поэтом, полковником. В этом же бараке находился и писатель Давид Бергельсон. По словам Фефера и Бергельсона, явные признаки антисемитизма в поведении властей они заметили в 1944 г. и обсуждали эти обстоятельства в своем кругу, куда входил С.А. Лозовский – заместитель министра иностранных дел, директор Совинформбюро, член ЦК ВКП(б) и старый большевик. Лозовский запросил информацию о «еврейских квотах» у Деканозова (Владимира Георгиевича Деканозишвили, заместителя наркома иностранных дел), но ответа не получил. Министр А.Я. Вышинский отрицал какую-либо дискриминацию евреев, а Л.М. Каганович отказался говорить об этом деле. Об этом сообщил Бергельсону Лозовский. Так Бергельсону стало ясно: «со стороны Кремля подули холодные ветры» и антисемитская линия во внутренней политике Советского Союза санкционирована партией.

На банкете в честь Победы 24 мая 1945 г. с командующими войсками Красной Армии, состоявшемся в Георгиевском зале Большого Кремлёвского дворца, Сталин провозгласил тост: «Я пью, прежде всего, за здоровье русского народа потому, что он является наиболее выдающейся нацией из всех наций, входящих в состав Советского Союза. Я поднимаю тост за здоровье русского народа не только потому, что он — руководящий народ, но и потому, что у него имеется здравый смысл, общеполитический здравый смысл и терпение». Тост «за русский народ как руководящую силу Советского Союза» стал широко известен из официального отчета, правленого лично Сталиным и опубликованного в центральных советских газетах, и воспоминаний очевидцев событий, главным образом, видных полководцев и военачальников. Также для исследователей с 90-х гг. прошлого века стала доступной и стенографическая запись, сделанная на приеме и сохранившаяся в архиве.

Оценка тоста в исторических исследованиях и публицистических работах разнится вплоть до диаметрально противоположных. На первый, неискушенный взгляд обывателя, этот тост был открыто шовинистическим — и отворил пути к шовинизму всем, кто пока что этого стеснялся. Все народы стали подчиненными единому начальственному. А евреи — народ без земли — подчиненными подчиненных. Однако по мнению Вильяма Похлёбкина, тост Сталина «по своей исторической роли и месту в ряду формальных актов, завершающих войну», напоминал манифест Александра I (декабрь 1812 г.). Параллели между двумя Отечественными войнами: 1812 и 1941—1945 гг. были необходимы Верховному Главнокомандующему для того, чтобы народ, или, по крайней мере, представители интеллигенции поняли их глубинную значимость. Однако мыслящей интеллигенции к 1945 году, по мнению Похлёбкина, уже почти не осталось. В результате, историческую аналогию с 1812 годом, которая якобы просматривалась в сталинском тосте о русском народе, не осознали даже те, кто стоял близко к вождю. Его здравица была понята не «в глубоком историческом аспекте», а расценена как своеобразная «расфасовка» советского народа на главный (русский) и остальные (второстепенные).

Вскоре оговорки вождя стали воплощаться в конкретную политику: евреи были «вычищены» из аппарата ЦК, военного руководства, государственных учреждений, началось их вытеснение из высшей школы и науки. «Холодные ветры» со стороны Кремля серьезно отразились на профессиональной карьере и судьбе многих людей. Однако большинство советских евреев не допускали мысли, что антисемитская политика исходит от высшего партийного руководства. Они рассчитывали, что произвол местных властей будет пресечен справедливой волей Сталина. Об этом свидетельствуют письма в ЦК ВКП(б), направленные на имя вождя или с просьбой довести до его сведения творящиеся беззакония. Одно из таких писем принадлежит профессору-патологоанатому, заведующему кафедрой Крымского медицинского института Я.Е. Браулу. Профессор точно и исчерпывающе описывает атмосферу, в которую попали евреи: «Вернувшись после демобилизации из Красной Армии в Симферополь, я от многих товарищей услышал, что евреев в Крыму не берут на работу, а работающих всяческими путями стараются уволить. Считал тогда, что, это все нехорошие разговоры. Иногда я даже обрывал товарищей, говоривших мне об этом. Несколько дней тому назад мне пришлось убедиться в справедливости этих разговоров лично самому». Далее Браул пишет, что из семи сотрудников кафедры он один — еврей. На вакантное место он намерен взять «очень знающего, способного патологоанатома, демобилизующегося в ближайшее время из Красной Армии». При этом автор отмечает, что кандидат на должность имеет семь правительственных наград. Когда завкафедрой Браул обратился к директору института Ларину с просьбой утвердить новичка в должности, директор ответил: «Что ты со мной делаешь. Меня и так в обкоме греют за то, что у меня много евреев». «Я был обескуражен, несколько дней не находил себе места, все время думал, что все это означает, — продолжает Браул. — Обратился я и к члену нашего партбюро, заведующему кафедрой марксизма и ленинизма Дехтяреву Илье Карповичу (…) и спросил, действительно ли из обкома ВКП(б) поступают на места такие распоряжения и указания относительно евреев. Дехтярев мне сказал, что он и сам слышал от работников обкома о том, что Крым должен быть русским и евреев на работу не нужно брать, и дословно добавил мне следующее: ‘Неужели ты не замечаешь, что у нас в промышленности нет рабочих-евреев, а все они идут на руководящие роли. Евреям нужно теперь ехать на работу в Биробиджан’ «. В письме сообщается и о словах одного из работников обкома: «В Грузии не устроится на работу русский. В Крыму, естественно, не устроится на работу еврей». При этом, жалуясь на антисемитизм со стороны крымских аппаратчиков в Москву, автор письма уверен, что виновные будут наказаны незамедлительно, как только партия узнает об искажении национальной политики.

Официальный доклад об обстоятельствах, изложенных Браулом, был подготовлен за подписью секретаря Крымского обкома ВКП(б) Н. Соловьева и направлен А.А. Жданову. В докладе детально рассматривались все претензии профессора. Обком сообщал, что, хотя на кафедре Браула из семи сотрудников только один еврей, «в действительности в медицинском институте из 28 заведующих кафедрами и профессоров — 12 евреев, из 27 доцентов и старших преподавателей — 13 евреев, из 88 ассистентов и преподавателей — 33 еврея, а из общего количества студентов — 20% еврейской молодежи». Что же касается фактов дискриминации евреев, то все они были опровергнуты на очных ставках Браула с теми лицами, на которых он ссылался в письме в ЦК. Завкафедрой марксизма-ленинизма Дехтярев не только отрицал свои суждения о еврейской проблеме в Крыму, но и показал, что в «мединституте среди определенной части работников немало элементов национализма, которые прикрываются разговорами об антисемитизме. От самого Браула исходили разговоры, что он ненавидит русских и знает им цену».

В процессе разбирательства выяснилось несколько немаловажных деталей. Написать письмо в ЦК ВКП(б) подсказал Браулу бывший работник Управления МГБ, директор подсобного хозяйства мединститута Тавровский. «Ссылаясь на то, что он очень много знал и знает (Тавровский.-Г.Б., И.Д.), сам обобщает некоторые отсталые разговоры и слухи», — отмечено в документе обкома. Браул же заявил, что он является секретным агентом УМГБ. Скорее всего, инцидент с письмом Браула в ЦК был следствием заурядного служебного конфликта, где каждая сторона использовала доступные средства. Более существенный интерес представляют риторические фигуры, с помощью которых обком партии изъясняется о еврейском вопросе. Это была секретная переписка партийных органов, где, как правило, не содержится пропагандистского тумана. Так вот. Обком сообщает, что «еврейский» вопрос в Крыму не новый. До войны здесь существовало еврейское сионистское общество (проамериканское), которое имело свое влияние на эту часть населения. В ноябре 1944 г. в Симферополе был созван еврейской религиозной общиной митинг, в котором приняли участие профессора мединститута. Обком не только не докладывает в ЦК о мерах по решению еврейского вопроса, то есть выполнению «маленковских директив» 1944 г., но категорически отрицает антиеврейские тенденции в области. Более того, в документе отмечается, что «из числа номенклатурных работников горкомов и райкомов ВКП(б) лица еврейской национальности составляют 9%». Таким образом, антиеврейская политика официально не декларировалась даже во «внутренней партии».

В СССР, по меткому выражению В.В. Шульгина в «Трех столицах» (1926), стало «все, как было, только хуже». Прекратив царскую дискриминацию евреев по этническо-религиозному признаку, советская власть ввела дискриминацию многих социальных групп по классовому признаку, а затем вернулась к «старой, доброй» этнической дискриминации. Неофициальный антисемитизм стал заметно усиливаться. Во всяком случае, он не пресекался.

Своего пика государственный антисемитизм достиг пика в конце 1940-х — начале 1950-х. В этот период состоялись два крупных откровенно антиеврейских судебных процесса — Дело Еврейского антифашистского комитета и Дело врачей. «Выталкивание» евреев из престижных и особо важных для правящей группы сфер производства, управления, культурной и идеологической деятельности, ограничение или полное закрытие доступа в ряд вузов приняло невиданный размах. Причем во многие из них евреев перестали пускать вообще. Например, в МГИМО после этого евреев практически не пускали никогда.

Во время кампании по «борьбе с космополитизмом» еврейских аспирантов исключали из аспирантуры под предлогом «идеологически неверно выбранных тем диссертации», а учёных и преподавателей выгоняли с работы. Отчаянное анонимное письмо от группы студентов юридического факультета МГУ поступило в ЦК в мае 1948 г. Студенты сообщали о систематической травле евреев на факультете, отказе от приема в аспирантуру, даже о случае самоубийства. При этом заявлялось, что декан факультета и его заместитель ведут себя так, «как будто получили директивное предписание свыше».

ДОКЛАДНАЯ ЗАПИСКА АГИТПРОПА ЦК М.А. СУСЛОВУЮ
«О ПОДБОРЕ И РАССТАНОВКЕ КАДРОВ В АКАДЕМИИ НАУК СССР»
 
23 октября 1950 г.1
 
СЕКРЕТАРЮ ЦК ВКП(б) тов. СУСЛОВУ М.А. О ПОДБОРЕ И РАССТАНОВКЕ КАДРОВ В АКАДЕМИИ НАУК СССР2
 
[…] В ряде институтов Академии наук имеет место тенденциозный подбор кадров по национальному признаку, что ведет к образованию среди научных сотрудников замкнутых националистических групп, связанных круговой порукой. Например, в Институте физических проблем среди заведующих лабораториями русских только 20% и 1 член ВКП(б). В отделе теоретической физики, руководимом акад. Ландау, все руководящие научные сотрудники евреи, беспартийные. Акад. Ландау подбирает своих сотрудников и аспирантов не по деловым, а по национальным признакам. Аспиранты не еврейской национальности, как правило, уходят от него, «как неуспевающие». В руководимом Ландау семинаре по теоретической физике нет русских. Среди руководящих научных сотрудников лаборатории технических применений половина евреев, нет ни одного коммуниста.
 
[…] Расчетная группа, возглавляемая доктором физико-математических наук Мейманом Н.С., наполовину укомплектована лицами еврейской национальности. В составе работников группы только один член ВКП(б). Бывший директор института акад. Фрумкин и его заместитель Дубовицкий создали круговую поруку и семейственность; аспирантов и докторантов подбирают исключительно по национальному признаку. За период с 1943 по 1949 год под руководством Фрумкина, Рогинского и Ребиндера подготовили докторские и кандидатские диссертации 42 человека, из них евреев — 37 чел.
 
Ю. ЖДАНОВ
 
На первом листе документа в нижнем левом углу помета: «Архив. С. Гаврилов. 22 X 52»; вверху справа штамп: Ц.К. В.К.П.(б). 23 окт[ября] 1950. д. 6-в. Подлежит возврату в Техсекретариат ОБ».
 
РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 132. Д. 276. Л. 11—19. Машинопись. Подпись-автограф.
 
 

До 1953 г. преследования ограничивались дискриминацией при поступлении в высшие учебные заведения и назначении евреев на ответственные должности. Но ситуация продолжала обостряться и становилась все более опасной, когда весной 1953 еврейское население Советского Союза оказалось на пороге предполагаемой массовой депортации.

Еврейские аспиранты в послесталинском СССР

После смерти И. Сталина закрытыми для евреев остались сколько-нибудь значительные посты в КГБ, партийных органах, армии, а в ряде вузов, учреждений культуры и науки сохранялась процентная норма, декретировавшаяся «закрытыми» инструкциями, а иногда и произволом местного руководства. К 60-ым годам можно говорить о довольно широком распространении подобных систем. Некоторые эксперты указывают на существование инструкции «Об ограничении приема лиц, национальное государство которых враждебно относится к Советскому Союзу». Другие — о том, что таковой не было, а распоряжения переходили из уст в уста начальства.

С 1967 года, после арабо-израильской Шестидневной войны, в СССР резко усилилась антисионистская пропаганда, часто переходившая в предубеждение к евреям. Краткая еврейская энциклопедия сообщает, что в этот период «многие факультеты Московского, Ленинградского, Киевского и других университетов, Московский инженерно-физический институт, Московский физико-технический институт были полностью или частично закрыты для евреев. Евреев перестали принимать на работу во многие академические институты».

Однако, так или иначе, все эти процентные нормы после массовой миграции были во многом лишены смысла — из СССР с 1968 по 1988 гг. уехали примерно 295 тысяч богатых, здоровых евреев (преимущественно занятых в торговле и снабжении) и членов их семей. При этом, три четверти из них, начиная с середины 70-х, предпочитали США Израилю. И это было признаком начала деградации и стагнации советской экономики — евреи первыми поняли, что ловить в «совке» больше нечего. Аналогичные процесс происходил и в науке — в 70-х гг. уже прошли те времена, когда можно было получить нехилые гешефты с вычислений одиночек или групп энтузиастов, выполненных методом «мозгового штурма» и на «на кончике пера». Во всем мире, кроме СССР, научная деятельность превращалась в профессиональную системную и управляемую работу коллективов, оснащенных высокотехнологическими комплексами исследования. В 1970-х уже трудно было соискателю написать кандидатскую за месяц во время отпуска с работы, да и шабес-гои уже не соглашались выдать диссертабельный «кирпич» за пару ящиков конька — в это время появились первые диссеродельные фабрики и цена кандидатской равнялась стоимости «Жигуля».

Катастрофически упал и престиж ученой степени кандидата наук среди евреев. После защиты кандидатской молодой ученый в 70-х гг. мог рассчитывать на должность старшего научного сотрудника в НИИ, доцента в третьесортном вузе или заведующий отделом на производстве с нищенской зарплатой в 200 или чуть побольше рублей. Чрезвычайно возросла конкуренция в научной среде: если в 30-е «середняк» пошел в колхоз, то в 70-е потомки «колхозницы и двух рабочих» массово шли в науку. Конкурировать с вузовской или РАНовской «русской» или иной этнической научной мафией аспирант-еврей уже не мог да и ему бы не позволили. Если в 50-х и 60-х гг. аспирант или молодой кандидат наук мог рассчитывать на невесту — дочь директора магазина или товарного склада приданным в виде машины и двухкомнатной отдельной квартирой в придачу, то во второй половине 70-х уже не осталось богатых евреев, даже зажиточных аиден (а идн) стало маловато. Все, на что мог рассчитывать еврейский аспирант — это дочка-библиотекарь какого-то инженера, с проживанием примаком у ее родителей. А другим, менее брезгливым, доставалась русские иногородние студентки без комплексов…

С конца 1980-х гг., с расширением «гласности», политика государственного антисемитизма воспринимается как одиозная; стала уменьшаться практика применения процентной нормы. Одновременно стал открыто проявляться общественный антисемитизм: требование введения процентной нормы стало одним из главных лозунгов крайних русских националистов. Ответвление организации «Память» — так называемый «Союз за национально-пропорциональное представительство» — требовал принятия «закона о десионизации СССР: об упразднении привилегированного положения евреев», с установлением процентной нормы в 0,69% во всех «эшелонах науки, культуры, управленческого аппарата и других привилегированных сфер» для евреев и «породненных с ними лиц» (листовка, ноябрь 1989 г.). Однако эти призывы были как своеобразный лай собаки против «каравана истории» — в начале 90-х российские вузы были рады аспирантам любой национальности, а особенно состоятельным и платным…

СССР, аспиранты-евреи, 1940-1987:
Число аспирантов-евреев в 1940-1986
 

Красные точки — число аспирантов-евреев (правая шкала), синие — их процент среди аспирантов. Наибольший процент (23.3%) был в 1940 году, наибольшее абсолютное число (6,002) в 1968-м. Явно виден провал во времена борьбы с безродными космополитами.

Отношение числа аспирантов к числу студентов для евреев и неевреев:
Соотношение аспирантов-евреев к числу аспирантов в 1940-1986
 

синие — евреи, красные — неевреи. Для неевреев это отношение находится в пределах от 1% (1957) до 2.2% (1968-1971). У евреев перепады сильнее, минимум (0.8%) был в 1952, максимум в 1987 — 6.5%

Численность и доле евреев среди аспирантов 1929-1987
 

Источник: Вячеслав Константинов. Еврейское население бывшего СССР в XX веке (социально-демографический анализ). Иерусалим: Издательство ЛИРА, 2007. Ч. 3. Разд. 3.6.

«Брежневские» еврейские аспиранты-математики

Согласно многочисленным свидетельствам и фактам, со второй половины 1960-х по начало 1980-х годов евреи, получающие образование или работающие в области математики в СССР, подвергались дискриминации при поступлении в аспирантуру и на работу, при защите диссертаций.

В проведении антисемитской политики обвиняли академиков И.М. Виноградова и слепого антисемита Л.С. Понтрягина, опубликовавшего свои воспоминания о борьбе с «международным сионизмом» («Краткое жизнеописание Л.С. Понтрягина, составленное им самим», «УМН», 1978, т. 33, вып. 6, с. 7-21, в 2006 г. вторым изданием вышла книга «Жизнеописание Льва Семёновича Понтрягина, математика, составленное им самим. Рождения 1908″/ Послесл. И.Р. Шафаревича, М.И. Зеликина. Изд. 2-е. М.: КомКнига, 2006. 320 с.), а также ряд других функционеров и ректоров, которые продолжительное время руководили и определяли политику в советской математике. В середине 1960-х группа антисемитски настроенных академиков по главе с Виноградовым и Понтрягиным подчинила своему влиянию отделение математики АН СССР, получила контроль над редакциями ведущих математических журналов и физико-математической редакцией издательства «Наука», а затем в середине 1970-х в связи с реорганизацией Высшей аттестационной комиссии получила также контроль над экспертным советом по математике и специализированными учёными советами по защите диссертаций. В результате этого в научной математической среде долгое время проводилась дискриминационная политика по отношению к евреям. Эта политика послужила причиной нескольких международных скандалов.

Одним из наиболее скандальных направлений этой дискриминации было массовое недопущение поступления в аспирантуру на механико-математический факультет МГУ абитуриентов еврейского происхождения. По словам профессора Института теоретической физики Университета Миннесоты Михаила Шифмана, поступить в аспирантуру на мехмат МГУ «могли только […] [еврейские] дети профессоров, академиков или других „нужных“ людей».

Академик Виноградов изгнал из руководимого им Математического института имени Стеклова практически всех евреев за парой исключений. После смерти Марка Наймарка в 1978 году институт был очищен от евреев полностью. Анонимная группа математиков-эмигрантов писала, что Виноградов этой очисткой гордился. В этом же институте была организована антисемитская лекция писателя Ивана Шевцова, шокировавшая учёных, и лишь Понтрягин заявил, что согласен с ним. По той же причине нетерпимой к евреям атмосферы семинар по теории динамических систем, которым руководили Дмитрий Аносов и Анатолий Каток, в 1975 году был перенесён из Института имени Стеклова в ЦЭМИ. Институт ассоциировался, по словам академика Сергея Новикова, с «демонстративным, гнусным антисемитизмом», насаждаемым Виноградовым. В руководимом Понтрягиным «Математическом сборнике» с 1975 года почти перестали публиковаться статьи авторов еврейского происхождения. Согласно статистике, приведённой в американском научном журнале Science, их число сократилось на порядок.

С середины 1970-х началась кампания по массовому отклонению через ВАК защищённых евреями-математиками кандидатских и докторских диссертаций. Для этого использовались специально заказанные недобросовестные и предвзятые отзывы.

В 1984-м году Эдуарда Френкеля, будущего профессора математики Гарвардского университет, а затем Калифорнийского университета в Беркли, отказались принимать на мехмат МГУ вместе с другими абитуриентами-евреями. Другие известные жертвы этой политики университета — сооснователи «Яндекса» Илья Сегалович и Аркадий Волож. Однако он поступил в московского Института нефти и газа имени Губкина («Керосинки»). В 2016 году в издательстве «Питер» вышел русский перевод его книги «Любовь и математика», в которой он пишет об устройстве советской науки перед распадом СССР и о том, что «аспирантура была практически недоступна» для еврейских студентов.

Антисемитизм, с проявлениями которого я столкнулся на вступительном экзамене в МГУ, был распространен на всех уровнях научной жизни в Советском Союзе. Ранее, в 1960-х и начале 1970-х годов, у студентов еврейского происхождения все же была возможность получить базовое образование на мехмате, несмотря на существование строгих ограничений — «квот». (На протяжении 1970-х и в начале 1980-х годов ситуация постепенно ухудшалась, и к 1984 году, когда я подавал документы на мехмат, у абитуриента-еврея почти не осталось шансов на поступление.)

Однако аспирантура даже в те годы была для таких студентов [евреев] практически недоступна. Единственным вариантом для еврейского студента, желавшего покорить очередную ступень обучения, была работа «по распределению» в течение трех лет после получения основного высшего образования. Затем его работодатель (чаще всего это должна была быть контора где-нибудь далеко в провинции) мог отправить его в аспирантуру. И даже если еврею удавалось преодолеть это препятствие и получить звание кандидата наук, возможности найти академическую работу по своей специальности в Москве (например, в МГУ) у него не было.

Такому ученому приходилось либо довольствоваться работой где-нибудь в провинции, либо устраиваться в один из множества московских исследовательских институтов, никак или почти никак не связанных с математическими исследованиями. Для жителей других городов ситуация была еще сложнее, так как у них не было московской прописки — в их внутреннем паспорте не было печати о постоянном местожительстве в Москве, а это было обязательное требование для трудоустройства в столице.

Подобной участи не смогли избежать даже самые выдающиеся студенты. Владимир Дринфельд, блестящий математик и будущий лауреат Филдсовской премии, о котором мы подробнее поговорим чуть позже, сумел поступить в аспирантуру мехмата сразу же после завершения основного обучения (хотя я слышал, что организовать это было невообразимо сложно). Однако родом он был из города Харькова на Украине, поэтому найти работу в Москве ему так и не удалось. Он был вынужден взяться за преподавание в провинциальном университете в Уфе — промышленном городе на Урале. Позднее он получил место исследователя в Физико-техническом институте низких температур в Харькове.

Те же, кто принимал решение остаться в Москве, распределялись в такие места, как Институт сейсмологии или Институт обработки сигналов. Их каждодневная работа заключалась в выполнении однообразных вычислений, связанных с конкретной областью промышленности, к которой относился данный институт (хотя некоторым уникумам благодаря их разносторонним талантам удавалось совершить прорыв и в этих областях). Математическими исследованиями, которые были для них настоящей страстью, им приходилось заниматься самостоятельно, в свободное время.

Время размещения публикации:
Дата последнего изменения: 8 октября, 2022 в 18:59
 

Вместе с этим читают:
Зарплата преподавателей при Сталине
Как Берию лишили ученых степеней
Гиперборейский антисемитЪ

 
Поделиться новостью в социальных сетях:   ВКонтактеТелеграмLiveJournalTwitter
просмотрели просмотров: 2690  

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Комментируя, Вы соглашаетесь с правилами пользования сайтом.
Ответы на личные вопросы даются только за донаты!